Без права на покой [Рассказы о милиции] - Эдуард Кондратов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы продолжайте, пожалуйста, — негромко, но требовательно сказала девушка.
— Хорошо. Скажу вам откровенно: ваша любовь, Оленька, — это единственное, чем я живу, чем дышу, на что молюсь. Поверьте, я ведь никогда вас ни в чем не обманывал. Нет даже мгновения, чтобы вы вдруг исчезли из моей души. Я разговариваю с людьми, постоянно советуясь с вами, даже работаю — на своей постылой, почти непереносимой службе, среди махровой пошлости и самой низкопробной мелочности — только с думой о вас. И только благодаря вам — милой, нежной и поэтичной — я еще как-то держусь, не срываюсь.
— Переходите-ка сразу к «но», Георгий Георгиевич, — мягко прервала его Оля.
Орбелиани восхищенно уставился на нее.
— Умница! — воскликнул он. — Господи, какая же вы умница, Оленька! Вот это и есть главное «но», девочка моя, — он вздохнул. — Поверьте, будь вы просто краси*- вой девушкой, даже в меру умной, — я бы не колебался ни секунды. У меня ведь тоже есть кое-что за душой, я это сознаю. Вроде бы не кретин, не демагог, не ретроград. Я бы создал вам мир, достойный вас, окружил всеми мыслимыми и даже немыслимыми благами...
Он вздохнул и, повернув ее голову к себе, сказал с горечью.
— Но вы-то? Что я могу предложить вам, Оля? Такой необыкновенной? Чьей женой стать? Директора модного ателье? Я знаю: сейчас вам это безразлично. Вам со мной, смею думать, интересно. Вы сейчас готовы простить мне даже мою пошлую службу...
Оля что-то хотела возразить, но Георгий Георгиевич предостерегающе поднял руку.
— Подождите, Оленька. Лучше не возражайте. Я знаю, что говорю. Жизнь есть жизнь. Вам двадцать три... Вы молоды, интересны, умны, ироничны, современны, вас постоянно окружают восхищенные молодые люди вроде тех бравых ребят из милиции.
— Господи! О чем вы говорите! — Оля укоризненно покачала головой, улыбнулась. — Эти мальчики... Зачем они мне?
— Ну, не эти, так другие. Дело не в этом, Оленька. Главное, вы все время на виду и еще долго-долго будете на виду. И когда-нибудь вам захочется сравнить сидящую дома и тоскливо ждущую вашего прихода старую развалину с одним из этих обаятельных молодых людей. Помните Ильфа и Петрова: женщины любят молодых, длинноногих, политически грамотных. Боюсь, что моя участь будет тотчас же решена... А я... я не вынесу этого.
— Да-а! — протянула Ольга. — Вы нарисовали очень ясную перспективу. В ней, правда, не хватает крошечной детали — меня.
— Оля!
— Да, да, я тоже знаю, что говорю, Георгий Георгиевич. Вы не захотели учесть пустяка: того, что я вас люблю. Но, в общем-то, это вам без надобности, верно?
Она встала.
— Я, пожалуй пойду, Георгий Георгиевич.
— Подождите! — ой схватил ее за руку. — Вы неправильно меня поняли, Оленька. Вы думаете, я объяснил вам, почему я отказываюсь от вас? Как бы не так! Я не могу и не хочу от вас отказываться! И буду держать вас так, что вся молодежь мира во главе с Всемирной федерацией не отнимет вас у меня. Я жду, Оля, и, по- моему, скоро дождусь.
Девушка удивленно уставилась на него. Георгий Георгиевич, решившись, махнул рукой.
— А-а, скажу! Хотел, чтобы это было сюрпризом, да... Я жду вызова из Москвы, Оленька. Очень серьезного — из министерства. Меня хотят послать за границу экспертом в торгпредство. У меня же пол-Москвы друзей, они устраивают. Кажется, вопрос практически решен. Я ведь в самом деле неплохой инженер-текстильщик, честное слово. Нынешняя служба — это так, недоразумение, я же вам рассказывал. Вот тогда, Оля, когда я вновь буду на коне, я посчитаю себя достойным вас. Понятно вам теперь, моя злючка? Вот махнем в заграницу! — он улыбнулся. — К тому же я буду просто обязан жениться — кто ж пустит за рубеж холостяка?
— Вот этого можно было не говорить, Георгий Георгиевич, — тихо сказала девушка.
— Ну я же просто пошутил. Поймите и другое, девочка, вы уже не маленькая. Думаете, мне все это время легко было сдерживать себя... ну, вы понимаете, Оленька...
— Я понимаю, — как эхо отозвалась девушка. — Словом, я рада, что этот разговор состоялся, Георгий Георгиевич. А теперь я все-таки пойду.
— Не смею держать, — развел руками Орбелиани. — Хотя и предпочел бы... Я провожу.
— Не нужно. До свидания, — сказала Оля уже из прихожей. Негромко стукнула дверь.
Георгий Георгиевич, сделавший было попытку подняться, снова откинулся на подушку, некоторое время лежал неподвижно, затем вытер платком лоб. Щелкнул переключателем и резкими движениями пальца набрал телефонный номер.
— Алло! Ты, старик? Вот что! Предупреждаю: если ты в самые ближайшие дни не приберешь эту девочку к рукам, я больше выполнять наш идиотский договор не намерен. Я, между прочим, тоже не поролоновый. Понял? А что я могу сделать? Я сегодня ей только про тебя и пел. Разрисовывал тебя самыми крупными мазками. Если и после этого ничего не сумеешь добиться, пеняй на себя. Я ведь смотрю, смотрю... Ну, ладно, ладно, не кипятись. Вот тебе на!.. Еще и угрозы. Это не по-джентльменски. Тебе говорю — пальцем не тронул. Ты же, свинья, даже не оценишь, чего мне это стоило! Ну не кипятись, так, для ради трепа. Хату? Представлю, куда ж от тебя денешься... Нет, насчет этого ничего. Но я думаю — о'кэй, ибо иначе мы уже почувствовали бы. Ясно?
Тетя Настя, антипод
— Скажите, подсудимая, у кого вы скупали золото?
— У кого брала, у того больше нет! Ушлые какие нашлись!
Из допроса обвиняемой в судебном разбирательстве
В последнее время за Хлебниковым замечалось не раз: обращаются к нему с пустяковым делом, растолкуют все до мелочи, а он глядит недоумевающим взглядом и никак не может уразуметь, чего от него хотят. И если не знать Ивана Николаевича как следует, можно было бы подумать о нем бог знает что. Но в управлении как раз его хорошо знали и в такие часы и дни старались не докучать ему посторонними или просто второстепенными вопросами. Больше того, многие откровенно завидовали его способности сконцентрировать все без остатка умственные усилия на главном, решающем деле, умению напрочь отключаться от всего остального.
Кто-то пустил по коридорам словцо «Транзистор». Прижилось, поскольку оно подчеркивало умение Хлебникова настраиваться на одну-единственную волну. Сейчас в управлении говорили, что Хлебников настроен на чубаровскую волну — и больше для него ничего на свете не существует.
Конечно, это не было какой-то врожденной способностью, а сознательно выработанным умением. И если оно безусловно помогало в работе, то во многих других сферах жизни причиняло немало неудобств. В разговорах он был странен: или отмалчивался или отвечал так невпопад, что собеседник начинал глядеть на него почти со страхом. Для дома, семьи в эти дни он был потерянным человеком, и супруга его, Вера Васильевна, помучившись с ним не один год, отступилась и в такое время мужественно брала все без исключения домашние заботы на себя. Его нельзя было даже послать в магазин, так как было совершенно неизвестно, к чему бы это привело: он мог оставить в кассе десятку сдачи или, напротив, принести из «самообслуживания» неоплаченную банку консервов. И поскольку Вере Васильевне в таких случаях все равно приходилось снова бежать в магазин и улаживать недоразумения, она резонно рассудила, что лучше уж все делать самой.
К счастью, такие приступы отрешенности от бренной жизни случались нечасто и только в какие-то кульминационные моменты работы, иначе такой «Транзистор» был бы неоценим в работе и совершенно невыносим в быту.
Вот и сейчас он уже достаточно длительное время стоял около своего стола и непонимающе смотрел на трех пришельцев, явившихся к нему в кабинет: толстую крупную женщину, стоявшую прямо перед ним, и двух молодых людей, смущенно топтавшихся за ее широкой спиной, — парня и девушку. Судя по их рабочим спецовкам, нетрудно было увидеть, что все они зашли сюда прямо со смены.
Профессиональная память на лица подсказывала ему, что парня и девушку он где-то видел, но где и когда — нечего было и пытаться вспомнить, хотя в другое время он бы вспомнил их мгновенно и безошибочно. Пожилая женщина была незнакома, это наверняка. Она что-то говорила, говорила громко, жестикулируя, Хлебников добросовестно вслушивался, пытаясь понять, о чем идет речь, — и ничего не понимал. Все существо его протестовало против необходимости переключаться, но ничего не поделаешь: дело принимало курьезный характер. Хлебников еще некоторое время молчал, затем, весь внутренне подбираясь, обратился к ребятам: